Дорога на Пинск

Алексей Серков

Советский артиллерист у 76-мм пушки

Отрывок из воспоминаний советского артиллериста

 ...Я описываю отдельные эпизоды, в которых я участвовал сам и все видел своими глазами, я все время был там, где были пушки. В моих воспоминаниях нет ни капли выдумки, могут быть неточности во времени, так как никаких дневников не вел, и, конечно, не помню точно какого числа это было, ограничиваюсь только месяцем и годом.

 Конец декабря 1943 года. Спокойно по лесным дорогам Полесья мы идем на запад, с отдыхом в отдельные дни. Не слышно разрывов снарядов, не беспокоят самолеты. Один раз была стоянка возле штаба партизанского отряда, а другие – в населенных пунктах по дороге. Без боев в конце декабря подошли к городу Дубровица Ровенской области, получили приказ овладеть этим населенным пунктом. Это была уже Западная Украина, до 1939 года принадлежавшая Польше.
Заняли мы это местечко (так оно значилось на топографической карте) без боев, без всяких приключений переправились через реку Горынь. Установили орудия для стрельбы прямой наводкой, пошла пехота – никакого сопротивления. Увидели, что в грузовую машину садятся немецкие солдаты, открыли огонь. Машины уехали и мы заняли ту Дубровицу. Оказалось, что в местечке стоял мадьярский гарнизон, и они, сопровождаемые разрывами снарядов покинули этот городишко.

 Новый 1944 год

 Новый, 1944 год, встречали в теплых домах, хозяева оказывали чрезмерное гостеприимство, и все были рады (на словах) приходу “советов”. Не надо осуждать население этих местностей, они многое испытали за свою жизнь. Эта территория до первой мировой войны принадлежала России, после окончания ее отошла к Польше, в 1939 году была “освобождена” и присоединена к СССР, в 1941 году захвачена немцами, а в 1944 – освобождена “Советами”. А сколько и каких банд повидало население? Ко всем надо приспосабливаться, суметь выжить. Как бы то ни было, а начало Нового года встречали в человеческих условиях, но вскоре наш полк передислоцировали в местечко Высоцкое, севернее Дубровицы километров на 20. Это была уже Западная Беларусь, здесь начинались известные Пинские болота. Сплошного фронта не было, наши и немецкие гарнизоны стояли только в населенных пунктах, а остальная территория – болота и леса, по которым проходили грунтовые дороги, связывавшие населенные пункты.

 Можно сказать, что наступило “мирное сосуществование”. Гарнизоны находились друг от друга на приличном расстоянии, мы, например, стояли в м. Высоцкое, от нас до немцев было километров 10–15, у них крупный гарнизон стоял в м. Столин и небольшое прикрытие в деревне Городно на дороге к местечку Высоцкое. Между нами была большая нейтральная зона – Пинские болота и леса.

 Нужно было опасаться только отдельных вылазок неприятеля, одна такая случилась зимой 1944 года. У нас стоял небольшой гарнизон в деревне Тумень, который прикрывал Высоцкое. Рано утром группа немцев напала на этот гарнизон, были убитые и раненые, не знаю удалось ли им взять “языка”, но во время боя был ранен зам. командира полка по политчасти Перевозник. Так мы мирно сосуществовали до апреля 1944 года. В этот период я попросил разрешения у командира полка Макарова А.Т. возглавить группу разведчиков для взятия “языка” в немецком тылу. Огромная нейтральная зона, болота и леса позволяли, на мой взгляд, пройти незамеченными и на одной из дорог захватить пленного. Изложил свои соображения командиру полка, и он разрешил набрать группу добровольцев. За время пребывания на фронте я научился хорошо ориентироваться и ”ходить по топографической карте”, чему способствовало постоянное пользование топокартой, когда нужно было вывезти орудия на вновь занятые пехотинцами боевые позиции. Много мне помогали навыки ориентировки в лесу, понимание явлений природы и выносливость. Сколько было исхожено на охоте до войны пешком – этом единственном транспорте того времени.

 За языком

 Набрал группу в основном из своей батареи, несколько человек из других подразделений. Ранним утром 28 февраля 1944 г. группой в 15 человек пошли по намеченному маршруту в тыл врага.– это километров 20 от д. Тумень, откуда мы начали рейс. Шли в основном болотами, использовали осушительные каналы, которые совпадали с нашим маршрутом. Лед на них еще выдерживал человека, а ходьба по азимуту, напрямую. была бы очень тяжелой. Конец февраля в тех местах – это уже начало настоящей весны, ноги проваливались в болото, обувь и одежда становились мокрыми. Обходя стороной все хутора в темноте подошли к шляху (дороге). Никакого движения на ней не было, но выйдя на полотно увидели следы машин и повозок на песчаном грунте. К дороге вплотную с правой стороны подходил лес, а с левой – болото с мелколесьем. Вот тут мы затаились и стали ждать. Вскоре послышалось, что по дороге едут на повозке, темнота, не видно сколько человек. Не решились. Когда они поравнялись с нами, слышим разговор двух человек, немцы громко, не таясь, между собой беседовали. Можно было запросто их взять, но в темноте мы могли попасть под автоматную очередь. Стали ждать дальше. На повороте дороги показались затемненные фары машины. Командир взвода нашей батареи, казах лейтенант Сейсимбаев, говорит мне: “Давай бросим противотанковую гранату и возьмем языка”. Я согласился, он с гранатой перебежал на другую сторону дороги, а в это время из–за поворота стали появляться еще машины, и он не бросил гранату (правильно и сделал).

Дорога на Колодное - место засады

Местом захвата языка выбрали дорогу из деревни Городно в деревню Колодно

 Перед нами прошла целая колонна машин с солдатами – было слышно по разговорам. Решили еще ждать, но больше никто не проезжал, а в темноте можно погубить людей и не взять живого немца. Решили уйти на хутора и там провести ночь, а с рассветом вернуться на это же место.

 Пришли на один хутор, на карте было название Городновские [Городенские – В.К.] хутора, зашли в крайний дом и остановились. Хозяину я сказал, что мы советские солдаты, что нам нужно переночевать, обсушиться, поужинать, а утром мы уйдем. Это была не просьба, а безоговорочное требование вооруженных людей. Я был одет в немецкую шинель, на голове пилотка и с немецким автоматом. Мы расположились на полу, нам сварили бульбы. У дома выставили караул с ручным пулеметом, предупредили хозяина, что из дома никого не выпустим, если кто–то придет из соседних домов, тоже задержим до нашего ухода.

 Мы с Сейсимбаевым разделили ночь пополам для дежурства в доме и проверки караула на улице. Я уже писал, что население в этих местах повидало вооруженных людей всех мастей, и хозяин хотел убедиться кто мы в действительности. Когда мы уходили в разведку, все документы (партийный билет, наградные удостоверения и т.д.) были сданы на хранение. Он только тогда поверил, когда я ему показал остатки дивизионной газеты “За Родину!”. Ночь прошла спокойно, а утром на рассвете пришла женщина из другого дома и сказала, что только что приходили два немца с требованием послать людей на строительство бани в дер. Городно. Надо было срочно уходить. До опушки леса было близко – меньше ста метров. Я спросил у хозяина дорогу на Вичувку – это совершенно в другую сторону от места, где мы были вечером. Углубившись в лес, мы повернули и вышли на прежнее место.

 Близко от дороги была повалена большая сосна, в кроне дерева спрятались втроем я, Сейсимбаев и Буйневич, остальную группу спрятали в глубине леса. По дороге началось движение, проехала группа кавалеристов, прошла маленькая танкетка с офицерами, но мы побоялись на них нападать – надо выходить из глубокого тыла по болоту и нам перерезали бы дорогу. Наконец показалась четырехконная упряжка с огромной арбой, нагруженной сеном. Решили напасть на них. Я в немецкой форме вышел к первому ездовому, а Сейсимбаев с Буйневичем ко второй упряжке. Первого я сдернул с коня, а второй спрыгнул и пустился бежать, его срезали автоматной очередью, а моего фрица подбежавшие из леса ребята взяли под руки и повели. У застреленного забрали документы – надо было срочно уходить, взять пленного бесшумно не удалось. Бегом ушли в лес и повернули на наш маршрут. Когда мы были далеко от дороги, в болоте, услышали, что на то место подошла какая–то машина и в сторону леса началась стрельба из автоматического оружия (может автоматная, а может из пулемета). На нашем пути был “зимник” – зимняя дорога по болоту, он пересекал наш путь и просматривалось все болото. Я боялся, что нас могут засечь, когда мы будем переходить зимник, но все обошлось и мы углубились в мелколесье болота Морочное – так оно именовалось на карте.

 Предстоял тяжелый обратный путь, который не обошелся без серьезных неожиданностей. Нервное напряжение уменьшилось, мы немного успокоились и довольные успехом все дальше уходили в болото от места, где взяли языка (фотография немца с надписью моей рукой и сейчас хранится у меня).

 Нам нужно было держать направление строго на юг, держась все время середины болота Морочное. На карте оно, по масштабу, было шириной 5–7 километров и тянулось с севера на юг. По западной и восточной границам болота были расположены деревни и хутора. В восточной части значилась дер. Вичувка (на которую я умышленно спросил дорогу). От деревни Городно на Вичувку шел шлях, нам предстояло его пересечь, но это потом, а пока, утопая в болоте, медленно двигались на север. На наше счастье, а потом и несчастье, мы выбрели на осушительный канал, совпадающий с нашим направлением движения и пошли по его льду. Двигаясь по этому каналу, дошли до сухого острова и напоролись на стоянку группы бандеровцев, завязался короткий бой, часть их мы уничтожили. а остальные удрали. Трое наших были ранены, в том числе и лейтенант Сейсимбаев. Обыскав убитых бандеровцев, кроме списка фамилий, а может быть и кличек, ничего не обнаружили. В насыпном шалаше–блиндаже стояли винтовки, на горящем костре висел чугунный котел – собирались готовить обед. Как для них, так и для нас встреча была неожиданной, но мы готовы были ко всему, оружие у нас все время было наготове – это определило наше преимущество. Затворы от винтовок, которые мы нашли в блиндаже, выбросили в разные места болота и стали срочно уходить, уводя с собой фрица и раненых товарищей. Отошли довольно далеко, нас никто не преследовал.

 На этом день 29 февраля закончился, наступила темнота. Стало ясно, что нам с ранеными к своим не добраться. По карте я определил, что мы должны находиться недалеко от хуторов. Втроем пошли по направлению к предполагаемым хуторам, раненых и остальных оставили на месте. К счастью, немного прошли и вышли к одному из домов, остановились и стали наблюдать. Недалеко от нас в лесу оказалась привязанная к дереву корова, спрятанная от немцев, поняли, что к корове все равно придут, на ночь в лесу не оставят. Вскоре пришел хозяин. Первый вопрос: “Есть ли немцы на хуторе?” Ответ: “Нема”. Он отвязал корову и мы вместе с ним пришли к его дому. Я попросил у него волов и повозку, он начал отказывать, говоря, что у него их нет. Я пригрозил, что применю силу, и показал на висевший у меня на груди немецкий автомат, сказал , что волы нужны увезти раненых бойцов, а потом мы его отпустим вместе с волами обратно. Силой оружия и разговорами удалось забрать его с собой, он сходил вместе с нами в лес, привел двух волов и впряг в арбу. Погрузив раненых, мы поехали дальше. Ему я сказал, что ехать надо вдоль болота на юг и доехать до шляха на Вичувку, а дальше я дорогу знал сам. Строго следил по компасу, чтобы не уклонялся на запад, так ка с западной стороны была деревня Колодно, а там немецкий гарнизон.  Доехали до шляха, а дальше мы уже сами указывали дорогу, к середине ночи доехали до хутора на нейтральной полосе, а от него до нашего гарнизона в Речице недалеко. До Речицы оставалось километра 3, ехать можно было только в светлое время, кроме того уже не было сил двигаться дальше. В хуторе был один заброшенный дом без окон, завесили окна чем попало, и решили отдохнут до утра. Затопили печку и расположились на отдых. Проводник наш попросился выйти, чтобы дать корм волам, и сбежал. Рассветало, погрузили раненых и приехали в Речицу, потом в Тумень и Высоцкое.

 Встречали нас 1 марта 1944 года, как героев. Все, что написано об этой вылазке в немецкий тыл, не представляет из себя ничего героического – умело был выбран маршрут, взяли рядового солдата (ефрейтора) без сопротивления, правда, ездовой знает больше окопного солдата. Вот если бы взять офицера из той танкетки – вот это да! Но если бы мы рискнули, вряд ли нам удалось бы уйти, нам бы перекрыли пути выхода и обязательно началось бы преследование. Было страшновато.

 Часто вспоминаю этот рейд, но делаю вывод, что поступили правильно. Страх – страхом, но ведь я отвечал не только за свою жизнь, со мной было еще 14 человек – отважных солдат, добровольно пошедших в поиск. Вот так удачно удалось взять пленного.

 До нашей вылазки взводу разведки не удавалось взять языка, на совещаниях командир полка все время упрекал командира взвода разведки. Всего я добровольно ходил в разведку пять раз.

 Снова на охоту

 В марте 1944 года на нашем участке было все также спокойно, мирное сосуществование продолжалось. Язык был нужен, и я выразил желание сходить еще раз. “Охотничий азарт” – так я оцениваю тот поступок. Мне ли, командиру полковой 76 мм батареи, ходить за языками?

 Выбрал тот же маршрут и то же место. Вышли ночью и на рассвете стали ждать под той же самой сосной нашу жертву. Не помню точно, сколько человек было в нашей группе – не меньше десяти. Когда на дороге показалось три повозки, на каждой по два человека, договорились, что как только поравняются, одновременно выскакиваем на дорогу и будем брать хотя бы одного языка. Когда первая повозка оказалась напротив меня, я выскочил и началась пальба. Сам я ничего подробно не видел, потом мне рассказал Павел Пуц – командир орудия нашей батареи. По его словам на каждой повозке сидело по два немца – один с автоматом, а другой управлял лошадью. Павел сказал, что когда я выскочил, немец поднял автомат, но Павел опередил его и срезал очередью обоих – как я был близко от смерти. То же самое произошло с остальными повозками, фрицы везли ящики снарядов в Городно. Забрали документы убитых, автоматы нового образца (под винтовочные патроны), и ушли в спасительное болото. Потом вышли на его кромку и по сухим тропинкам вышли на Вичувский шлях, пересекли его и уже по знакомой дороге спокойно пошли дальше.

 Потом я обратил внимание на следы, которые отпечатались на песчаном полотне дороги, следы немецких сапог – у них характерный отпечаток. Пошли осторожнее, следы уходили в нашу сторону, обратили внимание на брошенные окурки сигарет – наши опасения подтвердились. Группа немцев шла впереди, не оглядываясь. Мы открыли огонь, но для автоматной стрельбы цели были недосягаемы, один из нашей группы из винтовки ранил немца, он остался лежать на обочине, остальные убежали в болото. Подошли к раненому и решили его нести на самодельных носилках (шинель и две палки), но ранение было в область живота и он скончался по дороге. К сожалению языка мы в тот раз не взяли, только забрали документы, но вернулись без потерь.

 Еще три раза пришлось ходить в разведку – боев не было, все еще шло мирное сосуществование. Было тревожное затишье, обе стороны готовились к летней кампании. Что–то будет летом 1944 года? Догадывались, что будем наступать, но где и когда? Нужны данные о противнике – нужен язык. Документы, захваченные нами, могли только подтвердить, какие воинские части находятся на нашем участке фронта, не произошла ли замена их, не появились ли новые. По таким данным можно судить о намерениях врага, и только.

 Опишу последнюю разведку, неудачную, закончившуюся трагично, когда мы потеряли четырех человек. К началу апреля немцы создали на нашем участке более или менее сплошную линию обороны, свободный проход в тыл был затруднен. Мы стали искать место, где бы можно было пробраться, наконец нам удалось найти разрыв длиной метров двести. Он представлял собой просеку метров 50 шириной в лесу, по концам которой стояли пулеметы, и просека простреливалась. Вдоль просеки с их стороны проходила лесная дорога – все это мы установили длительными наблюдениями. В ночное время перейти ее можно было незамеченными, а для того чтобы ночью не сбиться с дороги, мы по всему пути сделали затесы на соснах – так делают охотники в лесу, когда им нужно второй раз вернуться на то же место.

 Все шло удачно. Подошли к просеке на рассвете, одна группа залегла за дорогой, а наша по эту сторону дороги, на краю просеки. Один из разведчиков обнаружил себя раньше, чем поравнялась повозка с термосами для пищи. Началась стрельба, его ранили и нам пришлось срочно уходить. Когда мы все были на нашей стороне просеки, на другой появились немцы, мы отогнали их стрельбой из автоматов. Раненый солдат сам переполз к нам – у него были прострелены обе ягодицы. Сделали носилки и понесли его, преследования не было и мы успокоились. Лесной массив кончился, а дальше начинались посадки молодой сосны, их раз–деляла просека, какие обычно прорубают лесоустроители при разбивке кварталов. Впереди два человека несли раненого, следом шли мы. У меня и сейчас в глазах этот момент: как только справа раздалась пулеметная очередь, из телогреек солдат, несущих раненого, полетела клочьями вата. Всех троих убило, а мы успели проскочить в мелколесье и ответили стрельбой из автоматов (и тут меня судьба спасла!) – когда затихла перестрелка, вернулись на просеку: все трое лежали мертвые. Надо было уходить дальше. Я обратил внимание, что впереди нас и слева каркают вороны и сороки – ведут себя неспокойно, догадался, что там кто–то есть, и решил напрямую идти на Тумень. Догадка подтвердилась: действительно, параллельно с нами шла группа немцев, которая напоролась на наше боевое охранение. Если не считать, что пришлось переходить через мостик, заминированный “прыгающими минами”, вернулись без дальнейших приключений.

 Вперед мы проходили это охранение, там было человек пять, охранявших дорогу, прошли немного, и идущий сзади меня Павел Пуц наступил на мину. Мы направили его в медсанбат – он там и умер. Это было плохое предзнаменование, нам лучше было вернуться. Трагический конец, но и здесь мина мне не досталась.

 На этом закончилась моя разведывательная деятельность. Командир полка запретил, да и я сам не рвался.

 На Столин

 Затишье закончилось, нашему полку приказали освободить местечко Столин в Беларуси. Для этого предлагалось лесными массивами выйти в тыл и перерезать дорогу Столин – Пинск. Пехота скрытно подошла к опушке леса западнее Столина, а мне было приказано два орудия вывезти к боевым порядкам пехоты. С командиром первого орудия сержантом Саркуловым (татарин из Казани) пошли выбирать дорогу в лесу, я зацепил мину натяжного действия, его ранило, а у меня осколок пробил сзади полу полушубка – опять повезло. Два орудия вывезли, но установили не там, где была пехота – на опушке леса у Столина, а ближе – на опушке лесной поляны. Уже начался бой и по нашей пехоте прямой наводкой била немецкая батарея. Позднее мы убедились, что место для орудий было выбрано правильно – немцы пошли в наступление и наши пехотинцы прибежали к нам под прикрытие орудий.

 Был самый страшный день за все время пребывания на фронте. Нас разделяла поляна, а справа и слева лес подходил вплотную к орудиям, но мы были не одни, с нами рядом были пехотинцы: мы защищали их, они защищали нас. Я приказал свернуть у снарядов колпачки взрывателей и бить по кронам деревьев. Взрыв снаряда вверху, над головой, имел огромную площадь поражения, не говоря уже о моральном воздействии на наступающих. Представьте себя под деревом, когда над твоей головой разрывается снаряд и град осколков разлетается вокруг. Таким образом мы отбили одиннадцать атак – так писала позднее дивизионная газета. (Кто их считал, не знаю?!) Для нас это был ад в течение всего дня, немцы подходили по лесу вплотную к пушкам, но несколько выстрелов из пушки по деревьям отгоняло их. Были моменты, когда велась с их стороны стрельба разрывными пулями из автоматов, и , казалось, что стрельба ведется рядом, до пушек долетали гранаты из гранатометов. Так было целый день, потом немцы отходили, наступало затишье, и снова попытка уничтожить нас. Наступил вечер.

 Меня вызвал на КП командир батальона и сказал, что нас окружили, и получен приказ по радио выходить из окружения. Выйти из окружения с пушками можно было по единственной дороге, которая выходила на тракт, на перекрестке были немцы, до этого, днем, там были наши.

 Наши позиции непрерывно обстреливали из минометов и автоматического оружия, но огонь был неприцельный, однако по дороге на КП батальона и обратно мины рвались близко, но я не обращал внимания. Договорились с Акишиным, что пушки вручную выкатим как можно ближе к перекрестку, а как только начнем стрелять, батальон пойдет в атаку.

 Раздались выстрелы из пушки, и солдаты с криками “ура” пошли вперед. В нашу сторону сплошным потоком летели трассирующие пули, но били тоже наугад, в темноту. Перекресток был захвачен и немцы уничтожены, правда были и наши потери, но их никто не считал, а  уцелевшие солдаты в панике пробегали мимо наших пушек, пересекали  тракт и через болото уходили в нашу сторону. Моя попытка остановить их и помочь перетащить пушки через небольшое болото, ни к чему не привела, и мы с орудиями одни остались на перекрестке. Своими силами затащили орудия в болото, а дальше не могли. Настал рассвет, мы вынули замки от орудий, забрали лошадей и пошли к своим.

 Прихожу к командиру полка и докладываю, что орудия можно вытащить, если найти лебедку и трос. Он удивился, что я живой, кто–то ему сказал, что меня убило, и даже рассказали подробно о моей гибели: якобы я зашел в блиндаж на перекрестке, в котором оказались немцы, и они в упор расстреляли меня. Такой факт был с командиром стрелковой роты. Началось расследование, почему оставили орудия, я все объяснил, написал рапорт, как все было. С капитаном из особого отдела мы сходили на место, на перекрестке снова были немцы, а с нашего края болота видны были завязшие в болоте орудия. Пока искали лебедку и трос, немцы их вытащили – пушки к ним были ближе. С меня обвинение было снято.

 В бессонные ночи я часто вспоминаю обо всем этом. Оказалось, в стороне от перекрестка метрах в ста выходила дорога, проложенная соседним 448 стрелковым полком, мы могли бы ей воспользоваться, если бы знали о ее существовании.

 На совещании после неудавшейся операции, А.Т. Макаров хвалил нашу батарею, обещал представить к наградам, но какая же награда, когда потеряли два орудия, хотя спасли полк от уничтожения. Сейчас думаю, задним умом, что можно было спасти и свои и 45 мм батареи орудия, которые тоже были оставлены там – надо было окопаться, занять оборону и ждать помощи, но видно общая паника подействовала на нас, да после всего пережитого за прошедшие сутки, такая героическая мысль в голову не пришла.

 Может быть, если бы остались на перекрестке, я бы не писал свои воспоминания, а пришло бы домой письмо, что погиб смертью храбрых.

 Описанные выше события происходили в апреле 1944 года, после наступило затишье до июня.

 Описывая участие в боях, я задумываюсь, почему они происходили в определенное время, и значение этих боев, и делаю свои выводы. Сражение за Столин в апреле носило разведывательный характер, сражение за Столин в июне – отвлекающая операция, так как оно началось во время начала стратегического наступления наших войск в Беларуси – (операция “Багратион”).

 Хотя бои носили название “местного значения”, нам было не легче, а может быть и труднее. Там, где готовились главные удары, сосредотачивалось большое количество артиллерии, танков, и самолетов, а нам приходилось обходиться тем, что у нас осталось.

 При взятии Столина, наша батарея с единственной пушкой была установлена в пойме реки Случь [Горынь? – В.К.] и прямой наводкой могла бить по городу, но орудие наше стояло на берегу небольшой речки и хорошо было видно из города. По нам велся постоянный минометный огонь, нас спасала небольшая траншея, вырытая нами рано утром. Мины рвались очень близко – то недолет, то перелет в речку. Наконец мы заметили в роще на дереве наблюдательный пункт, открыли огонь. С дерева свалился человек, начали стрелять по этой роще – обстрел нашей позиции прекратился (очевидно, тут же стояли и минометы).

 Потом нам стало известно, что соседний 448 стрелковый полк занял Столин, обходя его с запада, и нам пришлось опять преследовать врага по лесным дорогам вплоть до города Пинска. В июле 1944 года мы овладели Пинском. Наша пушка не принимала участия в бою за этот город, я только помню, что мы остановились в лесу на дороге, кругом были болота, а утром вошли в город. Основную роль сыграли стрелковые батальоны, которые по болотам подошли к городу, но об этом я мало знаю.

Алексей Серков

 В 1984 году я был на встрече ветеранов Великой Отечественной войны, принимавших участие в боях по освобождению Пинска, в связи с 40–летним юбилеем его освобождения. Из разговоров я понял, что большую роль в этой операции сыграла Днепровская военная флотилия, которая на бронекатерах по реке Пина (приток р. Припяти) ворвалась в город неожиданно для немцев, а с востока вошла пехота. На одном приеме разгорелся спор, кто был главным в этом деле. Мне пришлось выступить и сказать, что солдат войны не выбирает и тем более, место на этой войне. Потом выпили за совместную победу.

 Нашему полку присвоили имя 447 Пинский стрелковый полк. После взятия Пинска, заняли райцентр Иваново по пути к Бресту, а потом город Кобрин и стали на отдых.

 В августе 1944 г. нас погрузили в вагоны и наша 397 дивизия прибыла в Прибалтику. Принимали участие в освобождении Риги, с боями заняли Смилтене, Цесис и Сигулду. К этому времени наши войска вышли к морю и отрезали Курляндскую группировку немцев, а нам предстояло расширять этот коридор. Немцы упорно сопротивлялись, надеялись прорваться к своим, но так и остались в этой ловушке до конца войны.

[...]

г. Екатеринбург, 1999 г.

Полностью воспоминания опубликованы тут http://www.proza.ru/2011/02/17/1629

P.S. Пра апісаную вышэй сутычку з бандэраўцамі на Калоніі захаваліся ўспаміны гарадэнскага галіцыяніна Фёдара Кандрата:

«Але в мене була своя робота, і я пішов у Колонію. Там у лісі у землянці жили підпільники — шестеро хлопців і троє дівчат. Командував ними Олексій. Підходячи до землянки, я ледве розминувся із совітською розвідкою. Вночі випав невеликий сніг, так що мої сліди могли вивести до підпільників. Коли я зайшов до землянки, то всі хлопці спали, а дівчата читали. Я попередив про совітів і порадив виставити варту. Олексій вручив мені грипе від Клима Саура. В ньому вказувалося, щоб я забрав Лайдаку і разом з ним прибув до штабу Головного Командування. Відійшовши з півкілометра, я почув біля землянки постріли і вибухи гранат. Добрався до Лайдаки і розповів, що сталося. Він просив залишитися і не ризикувати своїм життям, але оскільки до штабу ми мали йти в неділю, а тепер була лише середа, то я пішов, обіцяючи повернутися в суботу.

Разом з охоронцем я рушив до тієї землянки. Дорогою зустріли Олексія ще з одним підпільником і дівчиною. Вони не знали, що власне сталося, бо дівчина саме варила їсти, а обидва хлопці замість того, щоб вартувати, сиділи біля вогню. Звідкись з'явилися совітські солдати і закричали: «Ґражданка, постой!» І дівчина, і обоє хлопців утекли, навіть не попередивши товаришів, які спали в землянці. Солдати застали там решту підпільників, а в куті — купу зброї. Москалі забрали зброю і сказали виповзати всім надвір на колінах і ліктях. Надворі їх обступили, підняли і почали в'язати. Один з хлопців — Федір Максим'юк — мав при собі гранату, він зірвав чеку і поклав гранату на землю. Всі кинулися врозтіч. Граната розірвалася, осколками були поранені двоє дівчат і одного солдата вбило. Наші хлопці відбігли десь на двадцять метрів, але їх застрелили з автомата.

Вранці ми всі п'ятеро прийшли на місце події. Знайшли там нашу товаришку Олену, вона була поранена в голову і совіти її не добили, вирішивши, що сама помре. Олену ми відвезли на хутір Колонію. Я взяв аркуш паперу і великими літерами написав: «Турhus», приклеїв аркуш до дверей хати, щоб німці боялися туди заходити. Через кілька днів ми перевезли Олену у відділ Лайдаки, де були лікарі. Того ж дня до нашої лікарні привезли і мого брата, пораненого в ногу.»

Ягоныя ўспаміны цалкам апублікаваныя тут.